Юг России пал. Мимо дедовского дома проехал отряд буденовцев: на одном из красноармейцев был широкий горностаевый палантин, заколотый бриллиантовой брошкой, а на остальных - мохнатые банные полотенца, которые издали можно было принять за горностаевые палантины, заколотые английскими булавками. Я стояла у окна и смотрела на них, а Виржинчик в это время дочитывала "Пана" Гамсуна и лукаво спрашивала меня:
- Что такое любовь? - и сама отвечала: - Это ветерок, шелестящий в розах.
Я оборачивалась к ней и очень серьезно говорила, что я давно обдумала этот вопрос и что для меня он навсегда решен: это один артишокный листик, съеденный двумя людьми. Она слушала цоканье копыт по мостовой, ржанье лошадей и ругань и говорила:
- Артишоков больше не будет. Артишок будет забыт. В энциклопедических словарях к нему будет стоять: "устар.".
Это из Берберовой "Курсив мой".
Вокруг все цветет, магнолии сходят с ума, нарциссы подпевают, мимоза благоухает, а мы лежим в 4 стенах как в тифозном диспансере, Тихон только-только вышел из состояния "тряпочки", в котором он провел почти неделю, и я даже научилась вливать в него антибиотик, я не сплю ночами, задыхаясь от кашля, как тут не впасть в благородную слабость, бледность и недержание. И вот Рената с "Последней сказкой Риты" пришлась как раз кстати. Эта больничная атмосфера перед весной, даже не знаю, откуда она мне так близка, вроде не лежала я там, хотя всегда жила в окружении больниц, может быть это сказалось. И женщины, много женщин, не девушек и не теток, красивых, с таким же вниманием и магизмом к материальному, почему-то показалось похожим на "Возвращение" Альмодовара, смотрела бы и смотрела, по кругу, Смерть в желтом платье.
И "Жить в твоей голове" туда же, вовремя. Оказывается пока мы тут болеем, в России не только метеориты падают, но и Земфира поет с симфоническим оркестром. Это не из нового, правда, но тоже.
Поздравьте меня, я завтра выкидываю диван. А завершить этот бессвязный пост мне бы хотелось стихотворением моей подруги Веры Праздничновой.
И непонятой и печальною Грубым миром жестоким отринутой, Я бреду. И мне жаль себя, Словно я героиня Литвиновой. Мне бы мёртвую розу - на грудь, Тонким шарфиком - хрупкие плечи, Молодой и красивой уснуть На мосту в полыхающий вечер. Мне бы руки изящно заламывать, В шляпке бархатной под вуалию, Чёрно-белою смерть обманывать, Гладким шёлком обёртывать талию... Только я - крановщица Карманова И мне завтра к семи на работу. |